Читать интересную книгу Судоходство в пролет - Алексей Смирнов

Про Рекшана не знаю, но он тоже не выглядел автором Духлесса или чего-то еще, похожего.

Домик-пряник

Естествознание понуждает меня вести календарь наблюдений за маленьким игрушечным домиком, который установили во дворе.

Я прикинул, сколько времени понадобится, чтобы в нем нагадили, и дал один месяц. Не без погрешности, но в целом угадал.

Там, внутри этого скворечника для стервятников, вообще уже сделали все, что можно. Больше вообразить нечего.

Смотрю, как бабушка с сумкой играет с маленьким внучеком.

Топ-топ-топ вокруг домика: бабушка, по часовой стрелке. Преувеличенно паркинсонической походкой, мелкой и семенящей, как бы бежит, торопится найти внучека. Заглянула в окошечко: нету! ай! где же он? только куча говна… Топ-топ-топ вокруг домика, против часовой стрелки. Не терпится: где же внучек? Ну-ка, ну-ка…

Заглянула в другое окошко: бутылка стоит!

Куда же внучек подевался? А-а, вот он! Беги ко мне, моя радость, беги ножками.

Выпечка

Занимаюсь третьим выпуском «Литературных кубиков».

Там много чего будет про юмор, и юмора самого там будет сколько-то, и тонкой иронии, и не очень тонкой.

Даже статьи есть о юморе. Так что я в кои-то веки раз начал думать про юмор: почему он, какая у него причина?

Потому что смех без причины – это известно, что такое. Причина должна быть. Она и есть: это все остальное, что не юмор, то есть серьезное, печальное и трагичное. А над чем еще смеяться? Не вижу другой причины.

Ну и хватит теории.

Купила, стало быть, супруга моя булочки. Такими торгуют только у нас во дворе, в тлетворном магазинчике, весьма дешевом и гаденьком. Упаковывают в целлофан вручную. Таких булочек я больше нигде не встречал. Все у них как будто на месте, но что-то в них не то.

Тесть ходит кругами вокруг них, желает покушать.

– Погоди, их намазать надо чем нибудь…

– А я хочу это попробовать!

И вдруг его пробило; он сказал, что эти булочки выпекают на ляжках большие армянские женщины, и ему интересно.

Плотники

Продолжаю усиленно размышлять о юморе.

Старый вопрос: шутит ли Господь Бог, веселится ли он?

Юмор, как мне и не только мне кажется, рождается из несоответствия формы и содержания.

Человек потешается и покатывается со смеху, а Господь, как везде указывают, скорбит. Или тоже веселится? Ведь это Он, в конце концов, понаделал такие формы с такими содержаниями – или, во всяком случае, не мешал другим.

Вот я забиваю в стенку гвоздь – естественно, криво. Скорблю, конечно, но и веселюсь. Весело его, гнутого, выдергиваю и выбрасываю, беру другой.

Господь, глядя, как я забиваю гвоздь, тоже веселится и скорбит, тем более что сам из плотников. Выдергивает меня, безрукого, и выкидывает, а сущность мою вкладывает в какой-нибудь более сноровистый организм.

Остается выяснить, что думает обо всем этом гвоздь.

Лишай и вечернее платье

Я перевожу медицинский текст, и в нем упоминается цветной атлас кожных болезней. Сразу нахлынули воспоминания. Может быть, я об этом и рассказывал, но уже давно, это точно. Не помню.

На третьем курсе, когда мы проходили кожные и венерические болезни, была у нас с приятелем одна такая знакомая Марина. Однажды она оказала мне большую услугу: нарядилась моей невестой, чтобы впечатлить и разжалобить мою бабушку, и мы с ней пришли к бабушке клянчить кое-какие лекарственные препараты, которые в аптеке не купишь и за которые вообще сажали в тюрьму, а у бабушки-доктора они лежали чуть ли не с войны. И вот моя невеста рассказала длинную историю про свою семью, пораженную раком от мала до велика, и бабушка выдала испрошенное. А так бы не дала. И мы лекарства употребили в полном согласии с нашими тогдашними интересами.

И вот эта Марина попросила нас об ответной услуге. Она училась в каком-то институте, и ее заставляли приходить на физкультуру в шортах. Их преподаватель был сущий жеребец, так и косил своим конским глазом, а ей это не нравилось. И она сказала жеребцу, что не смеет ходить в шортах, потому что страдает отталкивающим кожным заболеванием. Теперь за базар предстояло ответить, и она хотела, чтобы мы разрисовали ей ноги пострашнее.

Мы взяли большой дерматовенерологический атлас и пошли в ресторан «Универсаль». И там разложили его на столике, между закусочек и графинов, и стали придирчиво выбирать болезнь.

Ресторан опустел в радиусе нескольких столиков. А официанты приближались на цыпочках, очень недовольные. И никто не приглашал ни Марину на простой танец, ни нас на белый.

Что-то мы там выбрали, дальнейшее тонет в тумане. Мой приятель повел Марину к себе на квартиру, и что уж они там нарисовали, я не знаю.

Гитлер

Прочитал в газете, что Гитлер умер в 1964 году в Аргентине.

На самом деле он вообще не умирал. И не рождался. Как и Сталин. И все остальные с ними, включая ныне действующих.

Потому что ничего и нет, кроме огромного гадостного озера, которое дымится и регулярно лопается пузырями, как это принято на Огненной Земле. На высоте опузырения это дерьмо видит сон про себя, в которым оно имеет пирамидальную форму, олицетворяя нацию, с оптимальным, себе под стать, правителем на верхушке.

Близ небожителей

Итак, посетил я в Гавани книжный салон, где позанимался презентацией «Литературных кубиков».

В Гавани хорошо, особенно утром, когда настроение еще не испортилось.

Я по-писательски задумчиво озирал морскую даль – наверно, думал о судьбах страны. Потом с удовольствием осмотрел щит с программой мероприятий. Мы были обозначены отдельным номером и шли через запятую: Дуня Смирнова, Крусанов, Топоров. Я удостоился почетного множественного числа «и другие».

Внутри увидел почетного Сергея Степашина, постоял рядом с ним. Потом купил у БГ книгу песен, назвался Алексеем и попросил надписать. Он всем кивал с заученной доброжелательной улыбкой, и у него бородка торчала не то китайская, не то троцкая.

А потом я скромно уселся на сцене сбоку и присосался-таки к известным людям: всех усиленно фотографировали и снимали для телевизора, который обещают в воскресенье, но меня обязательно вырежут, как уже было, я знаю.

Ну, я поговорил немного в микрофон, не особенно вникая в сказанное.

Потом гулял по этому салону, рассматривал разные книжки и издательства. Почти ничего не купил. Заинтересовался было каббалистами, но они вдруг повели себя как сайентологи и свидетели Иеговы: «Что-нибудь об этом слышали?» Я бежал.

Устроился пить кофе в каком-то закутке, рассеянно слушал очень круглого, сытого молодого человека, который кусал бутерброд с рыбой и озабоченно говорил своему товарищу: «Великие художники умирают нищими».

Делать больше было нечего, и я отправился скандалить в один киномагазин по поводу дерьма, которое они мне вчера продали.

Фрилансер

Любой фрилансер, возражая офисному планктону, обязательно скажет, что может, если захочет, не работать, а вовсе завалиться поспать. Фрилансеру вообще замечательно живется. Вот просыпается он и приходит в ужас от того, что снова проснулся и вообще живой. Пожалуйста – спи дальше.

Я тоже решил, что пошли все к дьяволу, надо бы вздремнуть, пока никого нет дома. Не тут-то было.

Этот черт, проживающий за стенкой, тоже фрилансер – если задуматься, ибо пенсионер, удумал заколачивать гвозди.

Вот я поражаюсь: уже и мозги он пропил давно, и яйца, и помирать уже очень скоро, и если сколачивать что-нибудь, то разве что гроб, или прилаживать крюк на стенку. Нет! старается, как муравей, крепит полочку, пилит по дереву в паузах между ударами.

Сплошные воля и представление. Неуемная воля и затянувшееся представление при медленно свирепеющем зале.

Трансформер

С тоской поглаживаю дверной косяк.

Многие измеряют своих отпрысков, пока это еще имеет для родителей смысл и вызывает радостные эмоции, а не печальную констатацию неумолимого факта. Прикладывают линеечку, чертят карандашом, пишут число.

Я тем же занимался.

Может быть, я чересчур усложняю дело, но мне всегда казалось, что ценность здесь – если она вообще есть, эта ценность – имеет все в комплексе: не только рост и дата, но и цвет карандаша, и толщина линии, и почерк, и четкость.

Возможно, я предъявляю к действительности слишком много требований. Тесть мой, конечно, хотел как лучше. В мое отсутствие он взял и пропилил все дочкины черточки-отметки, с 99-го года начиная, и все они стали одинаковые.

Зато появилась добротность.

Не вырубишь топором, да. На века. Эстетика пилорамы.

Назойливое преследование

Утро, приятный летний дождик за окном, уверенно зеленеет трава.

«Все было пасмурно и серо, и лес стоял, как неживой, и только гиря говномера слегка качала головой» (с) А. Галич.